Неточные совпадения
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до
груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца,
проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова.
В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Тут теплота
проникает всю
грудь: это уж не одно биение сердца, которое возбуждается фантазиею, нет, вся
грудь чувствует чрезвычайную свежесть и легкость; это похоже на то, как будто изменяется атмосфера, которою дышит человек, будто воздух стал гораздо чище и богаче кислородом, это ощущение вроде того, какое доставляется теплым солнечным днем, это похоже на то, что чувствуешь, греясь на солнце, но разница огромная
в том, что свежесть и теплота развиваются
в самых нервах, прямо воспринимаются ими, без всякого ослабления своей ласкающей силы посредствующими элементами».
На улице морозный воздух сухо и крепко обнял тело,
проник в горло, защекотал
в носу и на секунду сжал дыхание
в груди. Остановясь, мать оглянулась: близко от нее на углу стоял извозчик
в мохнатой шапке, далеко — шел какой-то человек, согнувшись, втягивая голову
в плечи, а впереди него вприпрыжку бежал солдат, потирая уши.
В конце улицы, — видела мать, — закрывая выход на площадь, стояла серая стена однообразных людей без лиц. Над плечом у каждого из них холодно и тонко блестели острые полоски штыков. И от этой стены, молчаливой, неподвижной, на рабочих веяло холодом, он упирался
в грудь матери и
проникал ей
в сердце.
Некоторые из товарок пытались даже расшевелить ее. Давали читать романы, рассказывали соблазнительные истории; но никакой соблазн не
проникал сквозь кирасу, покрывавшую ее
грудь. Она слишком была занята своими обязанностями, чтобы дать волю воображению. Вставала рано; отправлялась на дежурство и вечером возвращалась
в каморку хотя и достаточно бодрая, но без иных мыслей, кроме мысли о сне.
Чудно и болезненно отозвались
в груди Елены слова пьяного мельника. Самые сокровенные мысли ее казались ему известны; он как будто читал
в ее сердце; лучина, воткнутая
в стену, озаряла его сморщенное лицо ярким светом; серые глаза его были отуманены хмелем, но, казалось,
проникали Елену насквозь. Ей опять сделалось страшно, она стала громко молиться.
Круциферская была поразительно хороша
в эту минуту; шляпку она сняла; черные волосы ее, развитые от сырого вечернего воздуха, разбросались, каждая черта лица была оживлена, говорила, и любовь струилась из ее синих глаз; дрожащая рука то жала платок, то покидала его и рвала ленту на шляпке,
грудь по временам поднималась высоко, но казалось, воздух не мог
проникнуть до легких.
Часто, летними вечерами, когда все на земле окрашивается
в огненные, возбуждающие воображение краски заката, —
в грудь его
проникало смутное томление о чем-то непонятном ему.
Он чувствовал себя худо — со всех сторон его окружала тьма, было холодно, изо рта
в грудь проникал клейкий и горький вкус пива, сердце билось неровно, а
в голове кружились, точно тяжёлые хлопья осеннего снега, милые мысли.
Рославлеву нередко случалось видеть все, что нищета заключает
в себе ужасного: он не раз посещал убогую хижину бедного; но никогда
грудь его не волновалась таким горестным чувством, душа не тосковала так, как
в ту минуту, когда, подходя к дверям другой комнаты, он услышал болезненный вздох, который, казалось,
проник до глубины его сердца.
И он слегка
Коснулся жаркими устами
Ее трепещущим губам;
Соблазна полными речами
Он отвечал ее мольбам.
Могучий взор смотрел ей
в очи!
Он жег ее. Во мраке ночи
Над нею прямо он сверкал,
Неотразимый, как кинжал.
Увы! злой дух торжествовал!
Смертельный яд его лобзанья
Мгновенно
в грудь ее
проник.
Мучительный, ужасный крик
Ночное возмутил молчанье.
В нем было всё: любовь, страданье,
Упрек с последнею мольбой
И безнадежное прощанье —
Прощанье с жизнью молодой.
Один Дедушка лежал неподвижно. Его руки были сложены на
груди, поверх одеяла, и не шевелились больше, а глаза были устремлены вперед с таким строгим и глубоким выражением, как будто Дедушка думал о чем-то громадном и неизмеримо превышающем все человеческие помыслы. И
в этих немигающих, полузакрытых глазах, не
проникая в них, отражался стеклянным блеском розовый свет лампадки.
Весь этот вечер остался я дома, но я не думал о ней: я думал, все думал о моем милом, незабвенном Пасынкове — об этом последнем из романтиков, и чувства, то грустные, то нежные,
проникали с сладостной болью
в грудь мою, звучали
в струнах еще не совсем устаревшего сердца…
Проникло сожаленье
в грудь мою;
Так вот кого я так желала видеть,
Не ведая желанию причины!..
Нет, нет, я не спасителя отца
Хотела видеть
в нем;
Испанец молодой, с осанкой гордой,
Как тополь стройный, с черными глазами,
С такими ж черными кудрями
Являлся вображенью моему,
И мною овладел непостижимой силой
И завладел моим девичьим сном;
Отец мой так его подробно описал.
Как ни горько было у него на душе, но свежий загородный воздух
проник в его
грудь, и сердце невольно забилось радостью.
Когда же тепло окончательно
проникло в его
грудь и живот и он вспомнил сегодняшнюю дорогу, и острый блеск
в глазах Файбиша, и выстрел с плотины, и печальную луну над лесом, и солдата, мчавшегося, точно библейское видение, на огромной лошади с вытянутой шеей, — то ему показалось невероятным, что это именно он, а не кто-то другой, посторонний ему, испытал все ужасы этой ночи.
Кузьма спал, раскинувшись, тяжелым и беспокойным сном; он метался головой из стороны
в сторону и иногда глухо стонал. Его
грудь была раскрыта, и я увидел на ней, на вершок ниже раны, покрытой повязкой, два новых черных пятнышка. Это гангрена
проникла дальше под кожу, распространилась под ней и вышла
в двух местах наружу. Хоть я и до этого мало надеялся на выздоровление Кузьмы, но эти новые решительные признаки смерти заставили меня побледнеть.
Вся кровь во мне кипела, негодуя,
Но вот нежданно,
в этот самый миг,
Меня коснулось пламя поцелуя,
К моей щеке ее примкнулся лик;
Мне слышалось: «Не плачь, тебя люблю я!»
Неведомый восторг меня
проник,
Я обмер весь — она же, с лаской нежной,
Меня к
груди прижала белоснежной.
Не обвиняй меня, Всесильный,
И не карай меня, молю,
За то, что мрак земли могильный
С её страстями я люблю;
За то, что редко
в душу входит
Живых речей Твоих струя,
За то, что
в заблужденьи бродит
Мой ум далёко от Тебя;
За то, что лава вдохновенья
Клокочет на
груди моей;
За то, что дикие волненья
Мрачат стекло моих очей;
За то, что мир земной мне тесен,
К Тебе ж
проникнуть я боюсь,
И часто звуком грешных песен
Я, Боже, не Тебе молюсь.
Ее чудный голос
проникал в самое сердце Александра Михайловича. Он замер и, подавшись даже несколько вперед, впился глазами
в очаровательное лицо артистки. Она пела с полуопущенными ресницами, как бы уйдя
в себя и прислушиваясь к звукам, выходившим из ее
груди.
С этим адом
в груди приходит он домой. Взоры его дики; на лице сквозит нечистая совесть; вся наружность искомкана душевною тревогой. По обыкновению, его встречают заботы слуг. Неприятны ему их взгляды; каждый, кажется, хочет
проникнуть, что делается у него
в душе.
Луч этот, который падает на меня и гнетет так мое сердце, может статься,
проник и
в его
грудь.
Сразу же я почувствовал, что я засыпаю, но странно: сон и тоска не боролись друг с другом, а вместе входили
в меня, как единое, и от головы медленно разливались по всему телу,
проникали в самую глубину тела, становились моей кровью, моими пальцами, моей
грудью.